С «Кругозором» - мастер карикатуры и публицист Григорий Крошин

Все иллюстрации - Григория Крошина.

Странно: к чему делать акцент на том, что с «Кругозором» - его  же многолетний автор из Германии? - удивится читатель. Не изумляйтесь. Во-первых, «Гость номера» - рубрика о людях необычных, личностях незаурядных. Во-вторых, вовсе же не обязательно, что они  далеко - за морями, долами, за высокими горами. «Кругозору» повезло: среди тех, кто пожелал влиться в его авторский актив, - и такие вот необычные личности.

Казалось бы, что общего у технаря с дипломом Московского инженерно-строительного института имени В.В. Куйбышева по специальности «Гидротехническое строительство» - с профессией сугубо гуманитарной?  Скажете — ничего?  А вы попробуйте, убедите в этом Крошина. Он снисходительно на вас глянет, да с жалостью улыбнётся мягкой крошинской улыбкой. Потому что жизнью своей давным давно уже вас опроверг. 15 лет вкалывал по институтской инженерной.

специальности, одновременно активно занимаясь журналистикой. А потом — взял и плюнул. И окончательно ушёл в журналистику и литературу.

Три десятка лет — в журнале «Крокодил»: фельетонистом, а после Перестройки — руководителем отдела, первым (!) в СССР парламентским корреспондентом журнала «Крокодил».

По тем временам  - нонсенс: сатирический журнал - в советском парламенте!..

В наступившие времена - также парламентский обозреватель: журналов «Столица» и «Итоги», московский корреспондент радио «Свобода», американской газеты «Новое русское слово» и израильских юмористических — журнала «БАЛАГАН» и газеты «НеПРАВДА».

А  с середины 1996-го — в ФРГ, в Дюссельдорфе. Являлся собкором газеты «Русская Германия», главным редактором газеты «Ведомости»,  корреспондентом американской газеты "Панорама" (Лос Анджелес), московской газеты «Культура» и «Московской Немецкой газеты».

Григорий Крошин - автор десяти сатирических книг, многих рассказов, публицистических статей, сценариев, эстрадных пьес.  Его интервью с М. Горбачёвым, А. Собчаком, Г. Старовойтовой, Б. Ельциным, Ю. В.Крайневым, Ю. Башметом, Р. Быковым, А. Джигарханяном, В. Казаком и многими другими — часть летописи некогда одной из сверхдержав.

- Ни к чему брать у меня интервью, - возражал Григорий в ответ на приглашение стать Гостем июньского номера «Кругозора». И высказал альтернативу:

- Чем рассказывать о себе любимом, не лучше ли предложить читателям некоторые отрывки из моих книг, где  обо мне говорят другие, да и мои герои ясны. Словом, найдёте там ответы на все ваши вопросы.

И мы согласились.

Из досье

Григорий Крошин - лауреат литературных премий. Член союзов журналистов и писателей России и Германии. Член Международной Федерации журналистов и Международного ПЕН-Клуба. Член Международной Федерации русскоязычных писателей.

За журналистскую работу во время августовского (1991 г.) путча награждён Президентом РФ государственной медалью «Защитнику свободной России».

Международной Федерацией русскоязычных писателей в 2009 г. награждён медалью «Мастер словесности». Лауреат (Золотая медаль в номинации ЮМОР) Международного литературного конкурса «Лучшая книга 2010 года» — за книгу «Знай наших!» (Берлин, 2011 г.). Лауреат (Золотая медаль в номинации ПУБЛИЦИСТИКА) Международного литературного конкурса «Лучшая книга 2013 года» — за книгу «...С звездою говорит» (Берлин, 2014 г.). Дипломант-финалист (в номинации МАЛАЯ ПРОЗА) Международного литературного конкурса «Лучшая книга 2020 года» — за книгу «С ба-а-альшим приветом!» (Франкфурт-на-Майне, 2020 г.).

Владимир Войнович: «Есть о ком писать и для кого»

Григорий Крошин человек многоликий. С одной стороны он писатель-юморист, с другой – художник-карикатурист, с третьей стороны он, как выехавший из России, должен называться эмигрантом, с четвертой, как въехавший в чужую страну,  считается иммигрантом, а с пятой стороны, как снующий туда-сюда, есть просто мигрант, то есть человек движущийся, не застывший.

Вот говорят, писателю труднее всего обживаться в чужой среде, потому что и обстановка не та, и  привычки иные и говорят не по-нашенски. Но писателю, как ни странно, обжиться на чужбине легче чем людям иных профессий. Потому что место работы у него остается примерно то же, что прежде: письменный стол, а в случае отсутствия такового – собственное колено, на котором можно пристроить блокнот. А основным средством выражения остается свой  язык. Чужой выучить не мешает, но главное – не забыть бы свой. Для эмигрантов послереволюционной волны  это было проблемой. А для нынешних проблемы нет.  Куда ни ткнись – всюду она, родная речь в нормативном и не совсем варианте. Российских людей еврейского и иного происхождения везде стало так много, что писатель с родиной практически не расстается. Она в лице знакомых ему героев повсюду ездит за ним. Есть о ком писать и для кого.

Вот Крошин и пишет везде обо всех. В предлагаемой читателю книге  помещены короткие рассказы автора – лирические и сатирические, проникнутые иронией и самоиронией (что всегда украшает автора), и карикатурами самого автора проиллюстрированные.  Рассказы эти о людях, привыкших жить здесь, и привыкающих там. Об их борьбе с обстоятельствами, об их неудачах и достижениях на этом пути. Обо всем этом написано легко, с юмором и добрым отношением к изображаемым персонажам.

***

Из книги Григория Крошина «С ба-а-альшим приветом!»

Следите за карманами

Довелось-таки и мне тут энное время назад с немецкой медициной впервые вплотную познакомиться. То есть в немецкую больничку легонько загреметь не на шутку. В одно из посещений моего «домашнего врача», он при ближайшем рассмотрении меня в микроскоп обнаружил в моём бренном теле несколько совершенно лишних элементов...  Наличие оных, по его словам, хотя и никогда и ни в коей мере не повредят моему богатырскому хрупкому здоровью, но, говорит, лучше всего их поскорее извести, пока не поздно. Притом извести не чем иным, как оперативным вмешательством в мою личную жизнь. И мне назначен был Termin (то есть день и час), когда явиться на операцию в больничку. 

А накануне операции ко мне зашёл сосед по лестничной клетке, Herr Manfred (герр Манфред), мой старый немецкий друг, «тёртый калач» в делах больничного быта (раз десять провалялся на больничных койках). Он заговорщически огляделся по сторонам, отвел меня в дальний угол моей жилой комнаты, при этом почему-то продолжая озираться, будто опасался, что тайные сведения, каковые он собирался мне сообщить, кто-нибудь, не дай бог, может подслушать.

- Я узнал, – прошептал на чистом немецком сосед, – что вы завтра ложитесь на операцию, да?

Я молча кивнул ему на русском. Герр Манфред ещё раз огляделся по сторонам:

- Будьте оч-чень осторожны в больнице. И, главное, – внимательны!

- В каком смысле? – честно, Вась, я испугался. – Неужели ваши врачи могут под шумок удалить из меня что-то не то, пока я зазеваюсь под общим наркозом? Или вообще... бросят меня недорезанным?

- Не-ет. Не думаю... Это вряд ли, – как-то не очень уверенно успокоил меня сосед: такой исход ему, видимо, вообще не пришел в голову... – Ничего не берите туда с собой ценного – ни денег, ни драгоценностей, ни документов, ни вещей.

- А что такое может случиться? – не понял я. Я, кстати, вообще-то и сам не планировал брать в больницу ни бриллиантовое колье, которое приснилось жене Любе после того, как она   увидела его на цветной обложке журнала «Bunte», ни толстую пачку купюр, которых нам с ней ни разу не удалось увидеть даже во сне... И не червонцы на взятки нянечкам: меня предупреждали уже, чтоб я выкинул из головы свой ценный российский опыт, так как здесь, мол, на цивилизованном Западе, оказывается, не берут в открытую...

- Как что?! Все могут украсть!

- Где украсть? В больнице??!

- Именно!

- Кто? Неужели врачи??

- О-о! Опять вы о врачах... Скажу вам по секрету: по больнице ходят не только врачи! Кто угодно может зайти в вашу палату, когда вас, к примеру, увезут на очередную процедуру, или засядете в туалет...

Наутро, собираясь в больницу, я послушно выложил деньги, газету с кроссвордами, авторучку и очки. И что ты думаешь, Вась: войдя в больничное фойе, я сразу же уткнулся глазами в огромное объявление, на котором черным по белому прочел:

«Пожалуйста, постоянно следите за своими карманами и держите сумки закрытыми – ВО ИЗБЕЖАНИЕ ВОРОВСТВА!»...

Похоже, герр Манфред не зря озирался и шептал... Это не замедлило подтвердиться ещё через пару минут. Любезная регистраторша, где меня «оприходовали», чтобы затем направить в мою палату, задала мне стандартные вопросы, вводя в компьютер данные на нового пациента. А потом машинально, с очаровательной улыбкой спросила: «Всё ценное, конечно, оставили дома?»... Я подумал, что она решила под конец нашей беседы пошутить: мол, все остальные органы, кроме подлежащего операции, я оставил дома?.. Я кивнул в знак понимания её шутки.

Потом только, выйдя из регистратуры, понял, что она и не собиралась шутить. В сопровождении медсестры мы с женой Любой вошли в мою будущую палату. «Битте, – сказала мне сестра, – вот это ваши соседи, это ваша кровать, а это – ваш шкаф с ключиком, сюда будете складывать свои вещи». И, перед тем как уйти, обернулась: «Надеюсь, ценных вещей среди них не будет? Всё оставьте жене, пусть унесёт домой».

«Да-да, – сказал я, уже готовый к возможности большого ограбления в больнице. – Никаких ценностей уже и нет. Ну, разве что кольцо обручальное»...

«Кольцо тоже отдайте жене, – твёрдо бросила сестра. Но, видя наше недоумение, подошла поближе и пояснила шепотом: – Всё, буквально всё здесь могут у вас украсть, разве не знаете?». И мы все понимающе улыбнулись друг другу...

Я тут же, при медсестре, чтоб не сомневалась во мне, с трудом содрал с пальца кольцо, отдав его жене Любе. Потом, когда уже ушла из палаты медсестра, я, озираясь на моих новых соседей, быстро переоделся в халат и в белые тапочки, а всё снятое с себя аккуратно сложил в мой шкаф, запер его на ключик, а ключик… машинально отдал жене Любе: пусть спрячет дома – мало ли... От греха подальше.

Теперь, читатель, надеюсь, понятно, что все последующие пять дней моего пребывания в больнице – до операции и после неё – я был предельно, ежесекундно бдителен и вообще практически никуда не отлучался из палаты (кроме, естественно, нескольких часов, проведённых в состоянии общего наркоза, после чего, впрочем, тщательно проверил свои оставшиеся драгоценности тела: всё, к счастью, было на месте, помимо удалённых хирургами – и предварительно согласованных со мной – лишних элементов организма).

Придя за мной в день выписки из больницы, жена Люба, к моей несказанной радости, принесла мне свежий номер русской газеты и очки – я ведь не видел газет все эти дни. А также ключик от шкафа и обручальное кольцо. В ответ на её страдающий вопросительный взгляд я сразу же её успокоил: «Не волнуйся, дорогая. Операция прошла очень удачно: НИ-ЧЕ-ГО НЕ УКРАЛИ!»...

Уже выходя из больницы, я вспомнил, что на столе в общем холле, что рядом с палатой оставил недочитанную русскую газету и очки. Не хотелось, конечно, возвращаться, но уж очень соскучился по чтению на родном языке, да и без очков я не человек.

Вернулись к лифту. Поднялись на восьмой этаж, вышли в холл, подошли к столику – ГАЗЕТЫ НЕ БЫЛО. Очков тоже…

Второй дом

Скажу вам по секрету: оказывается, это большое счастье, когда у человека есть дом. А тем более, если не один. Только здесь я это осознал. В прошлый вторник. 

Жене Любе, признаюсь, сказал, что иду в библиотеку, а сам: в знакомую кнайпу завалился: жара была… Недолго, минут сорок посидел, всего на три кружки фирменного тёмного пивка «Schlosser Alt» евриков хватило, маханул их и – домой направился… Правда, по пути в овощной лавке еще пол-арбузика употребил: жарко же. Намылился уже было к дому, но, дело житейское… чувствую, не дойду: пол-арбуза и три пива давали себя знать. Против физиологии не попрёшь: накопленная в моём несчастном организме жидкость настоятельно искала выхода. А его, похоже, не было…

По крайней мере, в требуемые сжатые сроки. Алкаемой кабинки с черными силуэтами человечек в брючках и юбочке на дверях и такими манящими словами «Herren» и «Damen» в обозримом пространстве, как назло, не наблюдалось. А до дома, до уютной привычной кафельной комнатки, оазиса для уединения, было, увы, слишком далеко, полчаса на трамвае, которого ещё надо дождаться…

И тут – вот везение! – я вспомнил очень кстати про свой второй дом, мимо которого как раз проходил мой путь. Спасительная память высветила в моей голове ярко-зелёный плакат, всегда висящий в фойе нашей русскоговорящей Общины, и напоминавший всем нам, её членам, что мы в этом помещении желанны в любое время суток: «ОБЩИНА – ВАШ ВТОРОЙ ДОМ!». Конечно, я обрадовался спасительной идее, возможности скорого избавления от тяжести проклятой физиологии, вспомнив о том, что в моём втором доме мне будет столь же уютно в уединении, как и в первом, когда я сбегу по ступенькам лестницы в подвал (по здешнему – Untergeschoss) и окажусь наконец в кафельном раю с тем самым черным силуэтиком в брючках на двери…

Я подошёл к хорошо знакомой ограде здания Общины, у ворот которой беседовали мужчина и женщина, и, машинально напялив на лицо традиционную улыбку (мол, «Guten Tag!», ребята!), намеревался, не задерживаясь, прошмыгнуть внутрь, непосредственно к входным стеклянным дверям. Но… не тут-то было!.. С первого раза прошмыгнуть не удалось. Путь неожиданно перегородили, плечом к плечу, сразу оба беседовавших – и мужчина, и женщина:

– Энтшульдиген, – строго сказала дама, позабыв надеть на лицо улыбку. Мужчина синхронно перевёл мне её мысль:  – Вы куда?

– Я?.. – не понял я, не ожидая преграды. И хотел уже было продолжить своё поступательное движение вперед, но что-то мне мешало: это было тело мужчины.

– То есть… кто? Я, что ли, куда? Я туда, внутрь.

– Вас воллен зи, Херр…? (Куда, мол, прёшь, козёл?) – дама, оттеснив своего собеседника, похоже, была настроена решительно. «Какой-то форменный „no passaran!“, – вспомнилось из литературы. Но все мысли и чувства мои в этот момент вообще-то были совсем не о том… Физиология в виде пол-арбуза и трёх кружек пива давила на меня изнутри, ударяла в голову и мешала сосредоточиться на главном. А тем временем бдительная дама встала грудью на защиту здания и не собиралась отступать: – Вас воллен зи?

От такого напора и необходимости что-то быстро соображать у меня слегка помутилось в голове, что немедленно откликнулось давлением в нижней части переполненного организма… Я попытался выдавить из себя что-то на понятном ей языке. Но попытка оказалась неудачной…

– Можете говорить по-русски, – пришёл мне на помощь мужчина-собеседник, который при ближайшем рассмотрении оказался не собеседником, а таким же охранником, как и дама. Только уже русско-понимающим.

– А что говорить-то? Мне надо туда, в мой «второй дом»… – промямлил я, но охранники всё равно, кажется, меня не понимали. Не давали беспрепятственного прохода, стоя плотно прижавшись друг к другу. Протиснуться между ними было нереально. Тем более мне в моём состоянии, когда малейшее давление на мой организм (и даже простое прикосновение к нему, особенно в нижней, самой чувствительной его части), могло кончиться конфузом на всю улицу… Я продолжал мямлить: – Ну… Не могли бы вы пропустить меня туда?.. Я хочу… там… (я вспомнил вдруг)… посмотреть объявления на Доске объявлений!

– Вас загт Херр? – нетерпеливо спросила мужчину дама (мол, «что несёт этот русский Херр?»).

– Он хочет почитать объявления в фойе, – бросил он ей на хох-дойче, а потом мне: – А вы, собственно… кто такой?

– Я? Собственно?.. – Я стоял и ёрзал уже на одной ноге, а другой пытался зажаться так, чтобы не случился вышеупомянутый конфуз на всю улицу. Да и штрафы за подобные конфузы здесь, я слышал, берут сумасшедшие. Себе дороже. – Я… обычный член… 

– Член?

– Да. Общины, – почему-то уточнил я.

– Вы что, действительно член? – он, похоже, мне не верил.

– Член, конечно, член! А как же! Нашей общины!! Член!!! Могу показать…

– Ах, член… Он член общины, – повернулся охранник в строгой даме. – Наш член. И, говорит, может показать...

– Что показать-то? – не врубился я, хотя все мысли были об одном: «Если, не дай бог, попросят показать, мой организм лопнет»…

– Ну, раз член… А оружие у вас есть?

– Какое ещё оружие?.. И зачем оно мне здесь, в моём втором доме?

– Ну как зачем? Для самообороны, допустим…

– А на меня вроде никто не нападает… Только вот вы. Так мне можно пройти? – Я нетерпеливо двинулся вперёд, но тут вновь возникла дама. И опять за своё:

– Вас воллен зи?

Я, Вась, не выдержал и ка-ак психану им на хох-руссиш:

– Я член! Член, как и вы! Могу показать... Вот… моя фамилия, видите… Член Общины! Община – МОЙ ВТОРОЙ ДОМ! Там плакат об этом висит, если помните... Может человек свободно пройти в свой дом, даже если он у него и второй!??.. Я больше не могу терпеть!!! Я член и хочу пройти в мой дом, чтобы, извините, хотя бы просто пос… пос…

– Посмотреть! Он хочет посмотреть на доску объявлений! – перебил меня охранник, переведя ей с русского на немецкий мою суть… Она медленно, нехотя, пошла открывать своим ключом дверь в мой второй дом.

…Я пулей вбежал в фойе, позабыв про всё на свете, кроме своей нужды, хотя, в сущности, и довольно малой… Оказавшись в кафельном раю, я в тот же миг понял: вот оно, настоящее счастье! Счастье, когда у человека есть дом. А тем более – второй…

Радость общения

На днях в одном нашенском, явно торговом заведении, продмаге-супермаркете, куда охотно приходят наши люди, смотрю: никто вроде ничего не покупает, то есть процесса «товар-деньги-товар» как такового не наблюдается, а очередь к прилавку грудится, да еще легкие и непринужденные беседы друг с другом и с продавщицей без толку ведёт. Ну я, терпел всё это, но, спеша, как всегда, куда-то и видя, что очередь, как та подмосковная речка у Соловьева-Седого, «движется и не движется», неназойливо так намекаю громко продавщице (ну, чтоб не враз ее женское достоинство тупостью своей оскорбить):

- Извините, говорю, а выручка-то у вас какая-никакая тоже бывает? Минут двадцать уж прошло, а... не похоже как-то, чтоб кто чего ценного купил у вас...

А она, наша закалённая труженица прилавка, совсем не обиделась на мою тупость, терпеливо разжевывает клиенту:

- А у нас, дорогой, здесь не просто торгуют – у нас здесь  разговаривают, у нас здесь душу отводят...

Не  стал я достаивать эту бесцельную очередь, отвел душу куда подальше из магазина  в тот раз...

...Но, как говорят у нас, не плюй в колодец… Тут через какое-то время меня прихватило: с утра пораньше поругался с женой Любой, хлопнул ей даже дверью, и – голодный, мотаюсь по городу. А на углу у нас тут как раз знакомый и вполне русский ресторан. Прохожу в хорошо знакомый зал и сажусь за столик к хорошо знакомому официанту Мише.

- О, сколько лет, сколько зим! – ко мне подбегает на родном языке хорошо знакомый официант Миша, подает меню и подсаживается, хотя ему вроде и не положено. – Мне вроде не положено, но тут такой редкий гость, в кои-то веки!.. Как наши дела?

- Есть охота, Миша, – признаюсь ему как на духу. – Та-ак... Значит, на первое мне...

- А что, поссорились с супругой Любой? И очень хорошо! А то прямо тут поболтать не с кем. Все куда-то, черти, спешат, подгоняют, будто официант не человек.

- Не обращайте внимания, – говорю, – Миша. Мне, значит, на первое принесите рассольник, на второе...

- Да как же не обращать-то!? Не все ж понимают нас, как вы. И что, тяжёлая вышла ссора? – Миша придвинулся ближе.

- Да нет, не волнуйтесь, из-за ерунды. Просто... я считаю Элизабет Тейлор хорошей актрисой, а жена моя Люба... В общем, как я сказал, рассольник, лангет со сложным гарниром...

- Со сложным? – переспросил Миша.

- Хорошо, Миша, не надо со сложным, если вам сложно… Несите с простым. Чтоб вам попроще. И, если можно, – побыстрее, а то уже от голода мутит…

- Понято. А жена?

- Что жена? – вздрогнул я. – Ах, это... Ну... у неё другое мнение. Она считает, что я вообще бабник. Что для меня любая – талант, лишь бы бюст во весь экран... Да! И ещё, пожалуй, томатный сок. Ну и салатик, конечно.

- Конечно! А ей-то, наверное, Тома Круза подавай, не меньше, да?!

- Да-да, – сказал я. – Причем, если не трудно, – с креветками...

- И всё? – удивился он.

- Нет. Ещё сказал ей, что не приду сегодня обедать. Вот и зашел к вам...

- И очень правильно сделали! – поддержал Миша. – Надо же с кем-то отвести душу по-нашему!

Он вдруг о чём-то вспомнил, вскочил со стула и скрылся на кухне. Минут через десять он появился с кучей блюд на подносе, радостный, словно нёс мне спасение от голодной смерти. Однако... раздав всё направо и налево, Миша с пустым подносом подсел ко мне...

- Заждались! – участливо поинтересовался он. – Да-а, вы совершенно правы, не разбираются у нас ещё в киноискусстве. Да вы возьмите хотя бы позднего Антониони!

- Поздно, – мрачно сказал я. – На голодный желудок его не возьмёшь.

- Ха-ха-ха! А как вам эта его пресловутая некоммуникабельность, а?!..

Его окликнули слева. Криво улыбнувшись мне, Миша умчался. Вернулся быстро, минут через пятнадцать, подав соседям какую-то аппетитную дичь с яблоками.

- Извините, что отвлёкся... Черти, сбили мысль! Не дадут спокойно с нашим человеком пообщаться от души. Так на чём мы с вами... Ах да! Так если взять последние ленты Куросавы...

- Куропатки!..

- Что?.. Я говорю, Куроса...

- Куропатки! Конечно, куропатки, – догадался я. – У них там там, на соседнем столике, то, что вы принесли, - это ж куропатки с яблоками, да?!!

Его окликнули справа...  Когда он вернулся, я этого даже не заметил.

- Ну, как вам у нас?.. – улыбнулся Миша. – Аллес кляр?

- Аллес... Вернее, нет – все, Миша, хватит, – выдавил я из себя. – Рассольник..., лангет... не надо, бог с ними, пошли они все... А вместо сока можно стакан молока. Чтоб вам попроще...

- Мо-ло-ка... – Миша глубоко задумался. – По-моему, его нет. Но... знаете, для  вас я найду! Кстати, в одной рецензии писали, что если в фильме все эпитеты и метафоры доведены до гиперболы, то... не помню дальше... Надо поискать эту газету... Я сию минуту!

...Спустя полчаса он пришёл сияющий. Наверное, нашёл-таки для меня молоко.

- Нашёл!!! – обрадованно шепнул он мне, пробегая с подносом мимо, к другим столикам. Рассчитавшись с соседями, он снова склонился надо мной: – Нашёл, представьте себе! Конечно, валялась в кармане плаща. Вот. – Он положил передо мной измятую газету с рецензией. – У них там, в Голливуде, говорят, на актёров жуткий голод!

- У них... тоже голод?! – Я посмотрел ему в глаза. – А у нас? Вернее, у вас, здесь – не голод?!.. Рассольник, салат с креветками – вы случайно не забыли?!

- Что вы!? Как же можно! – официант Миша, обиженно открыл свой блокнот. – И ещё лангет. И молоко вместо сока, верно? Все четко. Видите, ничего не забыл, это же моя работа. Вот вам и счёт: девятнадцать семьдесят. Что-то вы сегодня скромно...

Я уплатил ему по счёту и, шатаясь от голода, вышел из знакомого и абсолютно нашенского ресторана.

Я шёл и думал, что эта ихняя Элизабет Тейлор... не такая уж, в сущности, и талантливая, а? И чего я из-за неё полез в бутылку-то?.. Жена Люба-то, пожалуй, в чём-то права...

Давали Баха

Началось все у него с того, что Осип Егорович, очень полюбил Музыку. С большой буквы М.

Вообще-то, строго говоря, наш герой был не совсем Осипом Егоровичем. Когда знакомился с кем-то из здешних братьев по счастью, представлялся так: «Иосиф Аронович». Ну…видимо, для простоты. А, может, для солидности, кто его знает. Правда, те, кто его знает, Вась, говорят, что это у него такая мания величия. Может, острили… А другие просто пожимали плечами: «Ну Иосиф и Иосиф, мол, с кем не бывает»… Тем более, что в прежней своей жизни на Украине, или, как сейчас там принято говорить, «в» Украине, он тоже не всегда был Осипом, хотя Егоровичем вроде был постоянно. Поскольку в его родном посёлке всё равно никто не поверил бы, что он Осип, считали бы, что на самом деле он форменный Иосиф, то есть еврей, то Осип Егорович выдавал себя за Остапа. Чтоб, объяснял сам себе он, «удобней для окружающих»…

Впрочем, со временем он сам вконец запутался, где он кто. И хотя этот «не-совсем-Осип-Егорович», конечно, прибыл на чужую немецкую землю по «еврейской линии», был он и не вполне евреем. То есть он, опять же говоря строго, вообще не был полноценным евреем по Галахе. То есть по матери. Но, что интересно: он не был евреем и по отцу! Он, если можно так сказать, был евреем по… жене. По милейшей Сарре Самойловне, которая – видимо, в силу врождённой скромности – в прежней своей жизни называлась Сандрой Самсоновной. Значит, ты понял, она оказалась для Осипа не только настоящей роскошью, но и средством передвижения. Но это так, к слову. И никакого отношения к Музыке с большой буквы М, которую Осип-Остап-Иосиф Егорович-Аронович очень сильно любил, не имеет.

Любил и считал себя знатоком. Сам он немножко играл на баяне, да и то в далёком прошлом, когда был ещё молодым, только-только пришёл на чулочную фабрику простым подсобным рабочим и не достиг ещё высот старшего бухгалтера. Потом-то уж времени на эти музыкальные увлечения у него не оставалось. Последний раз он взял в руки баян в тот день, когда его, отбарабанившего на фабрике чуть ли не полвека и награждённого почётным значком «Ветеран труда», сослуживцы с плохо скрываемым облегчением провожали наконец на заслуженный отдых.

Осип, потеряв свою любимую опостылевшую работу, затосковал, сидя целыми днями в четырёх стенах и натыкаясь то и дело глазами на одну и ту же жену. Глядя на неё, и пришла ему в голову счастливая мысль покинуть любимую Родину-мать:

- Сар, слушай сюда. А не махнуть ли нам куда?
- Куда? – не врубилась супруга. – Обедать скоро…

- Да не-е, Сар… Я подумал: может, в Израиль, а? Но, конечно, после обеда.

- Ты что, с ума сдвинулся?! Там же война!

- Да, это я не учёл… А если в Америку?

- Кто тебя там ждёт, в Америке-то? Знаешь, сколько надо визу ждать? Не доживём, пожалуй…

- А я слыхал, что щас и Германия вроде принимает таких, как…

- Как кто? Ну, что же ты, договаривай! – в словах мужа Саре почудились явные антисемитские тенденции. В их доме вообще-то не принято было произносить вслух слово «еврей»…

- …как мы с тобой, – выкрутился Осип и вдруг осмелел, хотя и шепотом: – Евреи!

- А ты-то здесь при чём?! – не поняла Сара. – Не примазывайся.

- Как это при чём? – обиделся муж. – Я – при тебе! Поживём хоть остаток жизни как люди! А? Что скажешь?

Что ж тут скажешь. Пожить как люди было, конечно, заманчиво. Никогда ведь ещё этого не пробовали.

Так стала Сара в конце концов средством передвижения для своего благоверного. Супруги собрались быстро, благо детей у них не было, подали документы на выезд, подождали немного, всего полтора года (другие, говорят, по нескольку лет ждут), и наконец – приехали туда, где, как они читали в газетах, все живут как люди…

…Во всяком случае доступ к прекрасному Иосиф Аронович получил сполна. Он уже довольно свободно ориентировался в ситуации в музыке. Например, точно знал, в какие залы слушать музыку ходить стоит, а в какие он – ни ногой. Скажем, самым лучшим убеждённо считал Тонхалле (что-то наподобие, по слухам, московского Зала Чайковского или, что было более знакомо Осипу, типа их поселкового Дворца культуры чулочников). И вовсе не из-за акустики или удобства расположения мест в зале, вовсе нет. Всё тут было гораздо тоньше: дело в том, что именно в этот концертный зал Иосифа Ароновича пускали на концерты за полцены. По льготному зелёному паспорту, на который имели право малоимущие получатели социального пособия. Само собой, Иосиф Аронович отдавался Музыке один, без жены Сары, но это-то как раз логично: одному-то дешевле. Ещё неизвестно, пустили ли бы супругов вдвоём за полцены, а так – пожалуйста, битте шён! Конечно, для полного счастья, для абсолютного наслаждения высоким музыкальным искусством Гайдна, Генделя, Глюка и самого Баха Иосифу Ароновичу недоставало самой малости: чтоб в билетной кассе концертного зала этого Тонхалле учитывали и его ветеранское удостоверение, и тогда, может быть, входной билет обходился ему ещё дешевле, а то, глядишь, и вовсе бесплатно. Но… в этой непонятной стране почему-то не принимали в расчет несомненные заслуги Осипа Ароновича на тяжёлом бухгалтерском поприще в советской чулочной индустрии. Приходилось довольствоваться тем, что давали.

В этот раз давали Баха…

Сюрприз

Опять надвигается Восьмое марта, которое, как известно, в цивилизованном мире вообще-то вяло празднуют, но в семьях переселенцев традицию продолжают свято блюсти: 23 февраля – мужской день, а 8 марта – женский... Чего ж лишать себя лишнего праздника, верно? И подарки, соответственно, друг другу вынь да положь.  Однако на этот раз подарка достойного у меня для нашей жены Любы пока еще не имеется в наличии. А времени на поиски в обрез…

Поэтому жене Любе сюрприз готовлю к этому ее Восьмому марта. И помогает мне… искусство! А дело в том, что надумал я вместо традиционного букета из пяти тюльпанов (покупаемого мною обычно по дешёвке на «трёделе») сводить ее… в театр. В виде неожиданного подарка к Женскому дню.

А в искусстве, как я недавно понял, много еще удивительного. Тут я неделю назад от одного знатока из наших услышал, что в театральном деле есть негласное правило: мол, когда толпе на сцене надлежит ликовать или негодовать, актеры массовки, оказывается, начинают все одновременно страшными (или радостными) от возмущения (или от счастья) голосами говорить вслух друг другу такие слова: «О чем говорить, когда не о чем говорить?.. «О чем говорить, когда не о чем говорить?»... И так много раз подряд! Причем зрителям из зала отдельных слов не разобрать – говорят-то актеры все сразу, – и создается полная иллюзия общенародного ликования или, наоборот, демонстрации протеста. Это смотря что требуется по пьесе. Вот такая вершина мастерства. И вместе с тем такой, оказывается, обман доверчивой театральной общественности.

А в это уж я поверить никак не мог. Чтоб такой абракадаброй взыскательному зрителю мозги пудрили?! Какой-то, думаю, есть во всем этом секрет, не иначе...

Пришел я в русскоиграющий театр, который недавно в нашем районе открылся, подобрали мне там билеты на подходящую пьесу из древней жизни. Билеты я, вопреки привычкам, взял в этот раз подороже, решил не мелочиться ради жены (На чем-нибудь другом потом сэкономлю, решил), но главное – чтобы быть поближе к сцене и все до единого слова разобрать. Прямо раскошелился на первый ряд партера. Правда, в этом зале один партер и был...

Жена наша Люба, вижу, не ожидала от меня такого поворота событий. Но при виде живых билетов, да еще в первый ряд партера, поняла, что я на этот раз вовсе не намерен шутить... Словом, пошли.

А дальше – вот что было: в зале погас свет, раздвинулся занавес. На сцене сидел старик (в нем я, кстати, сразу же узнал бывшего нашего соседа по общежитию, в прошлом, по его словам, генерального директора, как и все здесь наши...). Старик был в смешной кружевной одежде и с короной набекрень, видимо, король, а рядом с ним, похоже, стоял один из его замов (может, по хозяйственной части?) в таких же точно кружевах, но уже явно без короны. А на заднем плане располагались какие-то женщины, судя по всему, придворные дамы, потому что с веерами и моноклями, и тихо беседовали о чем-то своем, о наболевшем. Только вот о чем?..

Король что-то важное диктовал своему заму, но я не слышал: съехав на самый краешек кресла – чтоб еще ближе к актерам, – я бдительно следил за поведением массовки на заднем плане, но дамы, как назло, разговаривали так тихо, что ничего не было понятно, хотя, кажется, и все это вполне по-русски.

Вдруг массовка заволновалась, задвигалась, стала сильнее обмахиваться веерами, и мне в первом ряду от этого ветра стало даже как-то прохладно и пыльно. Я взглянул на жену Любу: она вытирала слезы... Тут я прислушался к тексту пьесы:

- ...а шута повелеваю казнить! – требовал король, генеральный директор из общежития.

- Но, ваше величество... - попробовал возражать зам. короля по хозяйственной части.

- Казнить, и никаких гвоздей! - отрезал король и ушел. Я машинально проследил за ним. Мне-то с первого ряда было отлично видно, что король не ушел совсем, а как бы остановился в глубине кулис, вытер пот со лба, поправил сбившуюся набок корону. Потом он – король! – закурил. Стряхивая пепел на пол...

А на сцене в это время возмущенно роптала массовка.

- Казнить! – раздался усиленный динамиком голос короля, что окончательно вывело присутствующих дам из себя. Они вдруг рванулись со своих насиженных мест, сбились в кучу и, продолжая размахивать веерами, сразу все стали что-то гневное бросать туда, куда ушел курить король. Но отдельных слов разобрать мне все никак не удавалось. Вот уж действительно, высочайшее актерское мастерство!..

Я почти совсем сполз со своего кресла, еще больше придвинувшись к самой сцене, к оркестровой яме, и изо всех сил напрягая слух. И вдруг, сквозь общий гул, совершенно явственно услышал, как одна из дам гневным голосом крикнула другой, тоже гневной:

- ...вчера потрясные колготки!.. По распродаже, ну просто задарма!

- ...где? ...в «Кауфхофе»? Или в «Карштадте»? – прикрывая веером рот и не поворачиваясь в ее сторону, вопросительно, но так же гневно, крикнула другая дама.

- ...в «Альди»! Почти у кассы!!

- ...а размеры там?..

И тут, черт возьми, из оркестровой ямы, то есть прямо в моё ухо, раздался какой-то неуместный звон литавр или еще чего-то, и я, как назло, так и не понял самого главного в этой пьесе: все ли там были размеры колготок...

...Выходили из театра молча. Жена наша Люба, убирая в сумочку влажный платок, благодарно смотрела на меня, видимо, за классный подарок, чего никак от меня, видимо, не ожидала.

- Федь, ну как тебе? Понравилось?

- Пьеска-то, - говорю ей, - так себе. Не шибко жизненная. Но все-таки, Люб... я  для себя кое-что полезное тоже вынес, - и так загадочно посмотрел на жену. А сам размышляю: надо бы сходить завтра в этот чертов «Альди», мало ли. А то до восьмого-то уже всего ничего, а подарка нету...

Я взглянул на жену Любу и подумал, что все-таки, видимо, есть в этом театральном искусстве свои секреты, сразу и не разгадаешь. Не хухры-мухры...

Розыгрыш…

Мы с этим моим старым знакомым Виктором, собратом по счастью, давно не виделись, года полтора. Хотя живём, не поверите, в одном районе. Ну… как-то так уж получилось: он не звонил, да и я чего-то замотался… Словом, долго не пересекались. А тут, смотрю, идёт себе по улице, прямо как живой. Навстречу. Ну, вылитый Виктор! Я, конечно, искренне обрадовался:

- О! – кричу ему. – Какой сюрприз! Привет, старик!

А он, смотрю, чего-то дернулся, растерялся, засуетился, по сторонам оглядывается… Потом выдавливает из себя как неродной:

- Фе-дя??.. Это правда ты?! Странно как-то…

- Что ж, – говорю, – странного-то, Вить? В одном городе как-никак на ПМЖ соседствуем… Что до сих пор не встречались, вот это странно!

- Да, ты прав, но… Странно: мне ж сказали, что ты… в общем, болел вроде тяжко… неизлечимо как бы... а потом… ну, в общем, извини… того…

- Коньки, что ли, отбросил?

- Ну, вроде того. А ты… вообще-то как? По медицинской части? Выглядишь что-то не очень… Окончательно выкарабкался?

- Откуда, Вить? Да не волнуйся ты так уж за меня, всё у меня тип-топ, устал просто, поэтому плохо выгляжу…

- А болезнь-то твоя как? Ну… говорили, что у тебя вообще… этот, как его… Ну, ты понимаешь… Мы прямо тут все с ног сбились, спать не можем, а ты вон, оказывается… Неужели обошлось?

- Да успокойся ты! Ну, прихворнул я как-то, действительно, было дело… грипп был обычный. Да это уж почти год назад. Не о чем говорить… Ты-то сам как?

- Я-то?… – Он, похоже, все никак не мог прийти в себя. – А что я? Всё вот из-за тебя волновался, глаз не мог сомкнуть. Как ты там, думаю…

- Где это «там»? Там я, слава богу, ещё не побывал. И тебе, Вить, не советую!.. Вот он я, перед тобой, живой пока что! Извини, если разочаровал тебя.

- Ха-ха-ха! Ну, ты даешь! Жив и прекрасно! А то мне расписали: и цирроз у тебя, и менингит, и псориаз, и осложнение на плоскостопье… И главное, этот… как его… Ну, ты понимаешь… Тьфу-тьфу-тьфу! Надо же, с того света выскочил! Молодец… А мы-то тут решили, что ты уже…

И тут взор его, вижу, как-то потух, интерес ко мне, еще живому, явно ослаб, он заспешил:

- Ну ладно, Федор, у меня куча дел, бывай, привет жене Любе…

Но тут мне почему-то не хотелось с ним так быстро расставаться. Мне вдруг пришло в голову продлить наше интересное общение.

- Погоди, - говорю ему. – Кстати, Люба моя часто о тебе интересуется.

Он остановился, его глаза вдруг загорелись:

- А что с твоей Любой? Тоже со здоровьем нелады? Что-то женское, да?

- Да нет… Скорее мужское…

- Мужское?!! Кошмар какой! Любовник, что ли, появился? Тьфу-тьфу-тьфу…

- Нет-нет, бог с тобой… Какой ещё любовник… Автомобиль! Захотела вот вторую машину: на блошиный рынок не на чем ездить. Вот и терзает нас всех: не знает, какую марку выбрать…

- А-а… Ясно. А одной ей уже мало, значит, – по инерции спросил он, хотя, вижу, интерес его ко мне опять погас… Вот-вот уйдет. И тут я ему говорю печально:

- Да у нас одна проблема на другой…

Он снова живо обернулся:

- Что, неужто так всё плохо, да?

- Да вот, понимаешь… Домик приобрели, небольшой, четырёхэтажный… Ну, чтоб было удобно, на каждого по этажу…

- На каждого… по… – он, смотрю, как-то совсем скис, с лица спал, не может никак в смысл врубиться… – Я не понял – на кого по этажу?

- На каждого из нас, – говорю внятно. – Ну, у меня ж двое детей ещё есть, не забыл? Большие детки – большие бедки…

- А с детьми-то что стряслось? – Виктор перешёл на шепот, вплотную приблизился ко мне. Интерес его был неподдельным.

- Не стряслось, но… свои проблемы есть: младший мой, ты, может, читал в газетах, победил в олимпиаде математической, его наградили стипендией, сейчас должен в Америку ехать, в Гарвард, года на три, на стажировку. Вот волнуемся, как он там без нас будет… А старшая, ты будешь смеяться, в лотерею выиграла, 100 тысяч… Мы прямо с Любой растерялись: как их потратить?..  Проблемы!

Смотрю, он заёрзал, засуетился, руку мне пожал, потом другую… молча пятиться стал… А я вошел в раж – за ним, хватаю за рукав:

- Погоди, старик, я ж тебе самого главного не сказал: мучает меня одна проблема.

- Проблема? – Он остановился. Сделал скорбное лицо: - По какой части?

- Можно сказать, по медицинской...

- А-а, значит, не до конца выкарабкался?.. – Глаза его вновь заблестели.

- Какое там, – говорю. – Ты, видимо, не в курсе: я ж уже полгода в клинике отделением заведую… Так вот, сейчас возникла проблема с работой…

- Выкинули на улицу в связи с реформой медицины? Вот поганцы…

- Не то чтоб выкинули… Поменять работу предлагают.

- Да, это они всегда так формулируют… Такого работника перспективного!

- Вот и они о том же: работник, говорят, я перспективный… Сватают начальником управления в Минздрав… Как думаешь, согласиться?

…Я с трудом удержал его: смертельно побледневший, он стал вдруг прямо по мне сползать на землю… Я испугался, но у меня с собой всегда валидол, засунул ему в рот. Когда он чуть оклемался, тут же стал прощаться. И, не дождавшись от меня ответного привета семье, засеменил к остановке трамвая… Я опять догнал его, стянул прямо с трамвайной подножки:

- Отдышись, на следующем поедешь, – говорю. – Ну чего ты, Вить, так расстроился-то? Шуток, что ли, не понимаешь! Успокойся, пошутил я. Розыгрыш!

- Пошутил?.. Правда?

- Конечно! Я чуть прихвастнул, успокойся!

- Значит… – он облегченно заулыбался, – значит, всё неправда? И про дом 4-этажный, и про 100 тыщ в лотерею, и про Минздрав?

- Абсолютно! Никакого дома 4-этажного и в помине нет, всего-то обычный особняк, на два этажа, с небольшим участком в 3 гектарчика и бассейном 50 на 50 метров… И выиграла-то моя старшая никакие не 100 тысяч, пустые мечты, а всего лишь 50… Да и сынок мой вовсе не на три года в Америку едет, а на два… Да и я…

Тут он рванул от меня, как от чумы, забыв про свой обморок и про трамвай…

С того дня мы не виделись. Он не звонит: видимо, боится, что, несмотря на достоверные слухи, я… самолично сниму трубку.

Да и я не звоню: зачем человека лишний раз травмировать, правда? Ну, раз я пока ещё жив и всё у меня тип-топ.

Тьфу-тьфу-тьфу…

Форменное безобразие

Тут один из наших, бывший главный инженер Агальцов, ну тоже, типа, собрат по счастью, чуть не помер за здорово живешь. А, кстати, началось вроде буднично. Уже лежа в больнице, рассказал он мне как на духу эту леденящую кровь историю…

— Надь, схожу, что ли, пивка возьму, — сказал бывший главный инженер жене и вышел на улицу.

И только выйдя из дому, бывший главный Агальцов пошарил в карманах: кроме трех одноевровых монет да телефонной карточки, ничего в наличии не оказалось, забыл кошелек... Но, говорит, тут же чуть успокоился, потому что вспомнил, что на одну-то банку пивка в автомате ему трех евро должно хватить. А рядом с супермаркетом был как раз автомат с напитками. Ну, этот наш бывший Агальцов, естественно, к нему.

Бросил наудачу еврик в прорезь, подождал, как научили, пока на маленьком  табло высветилась надпись «01.00 Euro» (мол, эта монета принята, бросай следующую), хотел уже было вставить в прорезь вторую, как вдруг... В ящике что-то щелкнуло, потом он словно закашлялся, затрясся, полки с напитками внутри ящика задвигались, поползли вниз, потом... не поверите – с диким лязгом сразу… несколько банок выпало в нижнее окошко, откуда клиенту следовало забрать товар. Ну, Агальцов нагнулся к окошку, вытащил оттуда банку пива, а на него сразу же посыпались еще несколько таких же банок, которых оказалось, как он сказал мне, еще аж пять штук!..

Инженер наш, хоть и бывший, но все же догадался, что эти банки выскочили, видимо, по ошибке (всего-то за одну евру вместо трех!), но... Что делать? С одной стороны, вроде он привык поступать честно, так как очень боялся тюрьмы... А с другой – оставлять в автомате все эти банки, чтоб они достались кому-то чужому, было совсем уж глупо, согласитесь. В общем, Агальцов, озираясь – не видит ли кто, – вытащил из окошка оставшиеся пять банок, запихал их кое-как в целлофановую сумку, которая у него всегда с собой, и, немножко громыхая банками на всю улицу, сиганул за угол. Надо было спокойно обдумать ситуацию.

«Значит, – соображал бывший Агальцов, – автомат испорчен. По-русски говоря, „капут“... Кошмар: если каждому встречному-поперечному за здорово живешь – всего за одну евру! – будут бесконтрольно выдавать по шесть (!) банок пива, здешней рыночной системе тоже „капут“! Вот тебе и западная цивилизация... Безобразие», — сердито подумал инженер, хотя и бывший, но все равно принципиаль­но не терпевший никаких безобразий ни на службе, ни в личной жизни. Однако вслух пока на всякий случай сигнализировать не стал, а просто решил проверить работу автомата еще разок.

Бросил в ящик вторую евровую монету, нагнулся к окошечку, засунул туда руку и... на него опять посыпались одна за другой шесть халявных банок пива... Прямо сон какой-то долгожданный... Продолжая возмущаться капиталистической бесхозяйственностью в торговле товарами народного потребления, он выгреб из автомата все банки и скрепя сердце затолкал их к себе в сумку. Она, конечно, не была рассчитана на такое количество дармовых пивных банок и грозила вот-вот лопнуть. Бывший честный Агальцов, придерживая сумку обеими руками и подбородком, снова юркнул за угол дома, чтоб его никто не увидел с халявным товаром... Но, слава богу, погони не было. «По вине ка­кого-то растяпы-техника наша новая родина задарма по шесть лишних трудовых банок пива направо-налево разбазаривает... И всем хоть бы что! Не догадаются хотя бы отключить его!»
Бывший главный инженер, чтоб уж окончательно убедиться в безоб­разии, выглянул из-за угла и короткими перебежками, озираясь и прижав полную банок сумку к себе, вновь оказался у халявы. Держа себя в руках, инженер как можно хладнокровнее бросил в про­резь свою последнюю евру  и — битте шён, еще шесть банок! За одну евру!!! А за три еврика – аж восемнадцать банок пивка! Ну, капиталисты, ну олухи... С трудом распихав банки по карманам и за пазухой, Агальцов решил, что хватит зариться на халяву: да и денег у него все равно больше не было. Только телефонная карточка. А на нее даже этот испорченный автомат вряд ли выдаст пиво...
«Интере-есное кино, – никак не мог успокоиться бывший Агальцов. – Это ж каждому падают с неба лишние шесть банок пива, а?! А если человек СТО в день подойдет? А если ТЫСЯЧА??! И каждый бросит по еврику? А если, как я, не по одному?.. С ума сойти!»...

У соседнего дома Агальцов увидел телефон. Инженер вставил карточку, снял трубку, набрал номер. Услышав знакомое «да?», он прижался почти к самому аппарату, плотно прикрыв рот рукой:

— Надь, это я... Что? Нет, Надь, я именно туда попал, куда надо, просто я тут... несколько стеснен... Надь, телефон на улице, кругом люди... Да я это, я! Муж твой, главный инженер! Ну да, бывший! Не в этом дело! Я не кричу, я звоню, чтоб предупредить тебя, что задержусь. Дела, Надь, дела... Тут, понимаешь, с одним безобразием надо разобраться... Что? Да ни во что я не ввязываюсь, просто, ты же знаешь, когда я вижу какое-то без­образие... Где я? Я на углу, у супермаркета... Нет-нет, все спо­койно, ты не волнуйся, абсолютно ничего не дают! Хотя... Надь, знаешь что, гони скорей сюда! Да нет, ничего со мной не случилось, а сказать тебе надо многое... Нет, Надь, дома не получится. Только здесь, на углу... Жду. Подожди! Не клади! Захвати деньги, какие есть у нас в доме, и серебро тоже... нет, не столовое, Надь, а деньги серебром, монетами, поняла? Евры, то есть... Не поняла? Ну и не надо. Пока. Жду.

...Надя примчалась через пару минут. Она не узнала мужа-инженера: он был весь какой-то бывший – красный, взъерошенный, глаза выпучены, почему-то с полной сумкой пива... И из него отовсюду торчали пивные банки... Жена шепчет:

- Агальцо-ов, миленький,  куда ж тебе столько пива-то?..
Ну не понимает женщина.

- Да не в пиве дело, Надь, – бывший главный схватил жену за руку, потащил за собой. Когда они, задыхаясь, подбежали к чудо-автомату, Агальцов опешил: на ящике висела табличка «Au?er Betrieb». Он перевел жене: «Не работает»...

— Безобра-азие, — только и мог выдохнуть бывший Агальцов. И, бросив жену и сумку с банками, убежал. Сигнализировать о безобразии.

А назавтра вообще слег с инфарктом: не вынесла душа поэта... И вот я смотрю на него, бывшего, в больнице и вот что думаю: да ну их, эти шесть банок за одну евру. Как ни крути, а здоровье дороже, верно?..